Картины войны. Лихое дело.
Врачи К. полка только что закончили перевязку раненых и, усталые, но в хорошем настроении, беседовали за чаем.
Здесь же был прапорщик Ш. Странный человек этот прапорщик. В обществе таких людей считают безалаберными.
Он, кажется, совершенно неспособен к строевой службе. Никак не может уместиться в рамках той мелочной исполнительности, которая так необходима в строю. В мирное время ему пришлось бы плохо. А на войне он уже георгиевский кавалер. Еще прошлой осенью, когда мы голыми руками пытались взять Перемышль и храбро штурмовали его восточные форты, прапорщик Ш. во главе своей сильно поредевшей роты прошел все проволочные заграждения под страшным огнем фортовой артиллерии и пулеметов и целую ночь просидел перед бруствером одного из фортов седлисской группы. И только через неделю случайно узнали об этом подвиге товарищи и начальство, и он был представлен к Георгию 4-й степени, что его крайне удивило: он даже и не подозревал, что совершил подвиг, достойный такой большой награды. Теперь Ш. вот уже неделю живет с врачами и ждет случая уехать в Россию: у него расширение вен, и врачи отправляют его лечиться.
За чаем разговор вертится все около только что кончившегося славного боя. Это, видимо, захватывает прапорщика Ш., у него загораются глаза, какая-то мысль блеснула в его голове и он внезапно заявляет: «Пока до свиданья, господа, я пойду в штаб». Попытка врачей отговорить его, ссылаясь на серьезность болезни, ни к чему не привела, очевидно, он что-то задумал. О дальнейшем мы узнали рано утром следующего дня. Является Ш. в штаб полка и просит дать ему какую-нибудь задачу. Там смеются, и, смеясь, адъютант говорит ему: «Ну, что ж, вот вам задача: возьмите разведчиков и проберитесь в тыл австрийцам в М. Они теперь упали духом, и вы сделаете лихое дело, а, может быть, захватите пулеметы и даже орудие. А лучше всего, добавил он уже серьёзно, идите спать, а завтра вас отправят до ближайшей станции».
Ш. ушел и, действительно, взялся выполнить указанную задачу. Взял двадцать человек разведчиков и отправился в М. Ночь была очень темная. Прошли свое сторожевое охранение; вот и австрийский часовой.
Смелый удар штыка и путь свободен. А дальше, говорят, было совсем просто. Шли в темноте вместе с отступающими австрийцами, и никто не догадывался об их присутствии. Пришли в М.
Вот вокзал. Налево, напротив, видимо офицерское собрание. Ш. туда и смело заявляет, что русские уже в М. и предлагает офицерам сдать оружие. Те совершенно растерялись и беспрекословно исполнили требование. Оставив часового у дверей, Ш. направился к ближайшей батарее.
В М. начался уже переполох слух о появлении русских навел панику. Орудийная прислуга сдалась без сопротивления.
Но не оказалось лошадей, и Ш. вынужден был взять только два орудия и три пулемета, а вместо лошадей впрячь в них пленных австрийцев, в погонщики же к ним поставил несколько солдат со штыками на перевес. Таким образом, все благополучно добрались до деревни Б. и прямо к адъютанту. Тот уже спал и, разбуженный, спросонья никак не мог понять, в чем дело; когда же понял, то не хотел верить, что сказанное им в шутку действительно исполнено. Тогда Ш. крикнул в дверь: «давай сюда орудия» и не смотря на протесты адъютанта, оба орудия въехали на австрийцах в его комнату. «А теперь, пожалуйста, напишите мне записку, - попросил Ш., -удостоверяющую сделанное мною, а то врачи не поверят когда я им расскажу». С таким документом он явился к нам часов в 5 утра, всех разбудил и преподнес каждому по браунингу, отнятому у австрийских офицеров. «Так вы охотнее поверите тому, что я расскажу вам». И он был, конечно, прав.
