В отвоёванном лесу
Треск, стук и грохот стрельбы, шип и звон снарядов, жужжанье аэроплана - вот вся здесь лесная симфония.
Местами её варьируют разве только визг и лязг работы солдат-каменотесов и плотников, что-то пилящих и строгающих, Но не легче станет на душе, если подойти поближе к этим труженикам. Одни из них мастерят се6е бесхитростную траншейную мебель - столы и скамьи, другие готовят гробы и могильные памятники.
Лес изрезан окопами и весь в плешинах. Деревья сломаны наполовину или же целиком повалены; местами как бы спилены у корня. Везде следы борьбы и разрушения, следы снарядов и огня.
Исщепленные ветви дополняют проволочные преграждение. Замаскированные от аэропланов просеки идут параллельно с открытыми шоссе.
Мы в знаменитом отныне для истории bois Le Pretre, в получасе моторной езды от Нанси, недалеко за Понтамуссоном, несчастном, почти ежедневно бомбардируемом артиллерией городке.
Шаг за шагом, можно сказать, дерево за деревом, отвоевали французы свой bois Le Pretre. Стратегическое значение этих позиций огромное. Это - опора для будущих действий в сторону Меца и Люксембурга. А главное: отсюда можно предпринять операцию ущемления «сенмеельской грыжи» (la hernie de St.-Mi-hiel)-длинного выступа, которым германская линия прорывается, в виде закругленного угла, в сторону этого города до правого берега Мэзы. Немцам же лес Лепретр был необходим для защиты Сен-Миеля и для движения в сторону Нанси и Туля.
Траншеи в лесу, в особенности при каменистом грунте, наиболее удобные. Не обваливаются, сухи, местами выровнены и даже выложены досками. Однако, с непривычки шагать тут довольно тяжело.
Камни скользят под ногами, то и дело оступаешься. Сверху свешиваются ветки и пни, с боков торчат корни и камни. И внимания тут мало; нужна еще ловкость, чтобы избегать острие камней или дерева и не разодрать себе руки, лицо, другие части тела.
Два километра ходьбы по таким «кулуарам» и мы оказываемся у входа в окопы линии огня, Командир приглашает нас сначала в свои апартаменты. Места довольно и досок сколько угодно. Квартира, по военному времени, хоть куда. «Со всем современным комфортом», замечает подполковник. И на самом деле, стены и пол выложены досками. Везде столы, скамьи, стулья, даже кресла. Мебель, конечно, не точеная и не крашеная, но достаточно удобная. На столах вазы с цветами, газеты и журналы, сувениры: осколки снарядов, сломанные сабли и штыки, германские кокарды и орлы от касок.
У солдат в погребах менее просторно, но также уютно и чисто.
Мы выходим на обсерваторию, здороваемся с часовыми, у бойниц.
Командир хмурится. Неприятельская паль6а усиливается и снаряды летят в нашу сторону. Неужели «боши» так-таки заметили нашу группу?
Раздаётся команда: ложись! Подполковник добавляет: не подыматься, сейчас же обождать!
Снаряд прилетает с воем, с щелком разрывается и обдает нас градом камней. Мы берем на память осколки снаряда, но обжигаемся о раскаленное железо. У коллеги Вернера, корреспондента «Русского Слова», рука в крови. Она изодрана не то осколком, не то камнем. Рана легкая, но командир всё-же встревожен.
Он просит нас удалиться и показывает дорогу. «Для штатских тут небезопасно» - говорит он.
Увы! Небезопасно и для военных. Подполковнику докладывают, что имеются трое раненых - часовые, с которыми мы только что обменялись приветствиями. Но мы ничего не слышали, ни малейшего крика.
- Наши солдаты никогда не кричат, объясняет подполковник, -когда получают рану. Скажут по-спортивному «touche» или ругнут врага. Вот «боши» - те кричат и воют.
Мы прошли в тут же устроенную амбулаторию. Там лежали несколько раненых с утра и один убитый.
А в нескольких шагах оттуда слышались веселые голоса, пение и звонкий молодой смех. Солдаты у шумного источника резвились как дети, мылись, стирали бельё.
Веселая, освещенная ярким солнцем лужайка, с быстро бегущей речкой, представляла совсем мирный пейзаж.
Звуки пальбы доносились и сюда. Но не хотелось ее слышать. Хотелось хоть на минуту успокоиться, закрыть глаза и немного забыться среди этой буколической сцены.
